Малолетняя узница Освенцима Лидия Уткина: Мой номер - 043885
Фото: Марина СИЗОВА
«Когда распахнулись двери нашего барака, мы подумали - пришла смерть, что немцы сейчас нас сожгут в крематории или удушат в газовой камере, - вспоминает узница Освенцима Лидия Уткина. - Мы все замерли, наступила такая тишина, я даже не знаю, как ее описать, это была очень страшная тишина. А потом мы увидели красные звездочки на шапках. И кто-то из солдат (это были красногвардейцы!) что-то крикнул по-русски. И началась всеобщая истерия. Мы ревели, солдаты ревели… Все целовались и обнимались.
«Умывали лицо и тело собственной мочой»
Лидии Алексеевне, когда началась война, было 6 лет. Хотя какая она тогда была Лидия Алексеевна. Все называли хулиганку-непоседу Лидкой, и только папа звал свою единственную и любимую дочурку совсем по-взрослому - «Лидия». А папа, Лида очень гордилась этим, был красный командир. Мама - учительница в школе. Преподавала русский и немецкий языки.
Семья Симаковых (Лида по мужу Уткина) жила в военном гарнизоне крепости Бреста. Девочку воспитывали по-спартански: никаких бантиков, фантиков, рюшечек. Штаны, телогрейка , деревянный пистолет… Лидка Симакова всегда бегала вместе с мальчишками- ловила пиявок и лягушек в местной речушке, и то и дело норовила удрать, чтобы полазить по крепостным катакомбам, куда взрослыми ходить было строжайше запрещено.
Последний мирный день перед войной впечатался в память - не вытравишь. В этот день закончилось Лидкино детство.
На лето приехал мамин брат 15-летний Колька. За день до войны он пытался ее научить плавать: вода была холодная, и она взвизгивала, смеялась, толкалась и отбрыкивалась - лишь бы не лезть в реку.
Папа был в летних лагерях на учениях. Мама ушла в город на выпускной. Ночью она вернулась домой, но так тихохонько, что дети не слышали.
Все вскочили посреди ночи от грохота. Первая мысль - гроза, потом - учения. Но буквально уже через мгновение мама все поняла - схватила Лидку в охапку. Брату Кольке крикнула, чтоб тот схватил вещмешок с вещами и сухпайком (в семье военных он всегда был наготове), и все кинулись в бомбоубежище.
- Сколько мы там пробыли, не помню, казалось, что вечность, - рассказывает Лидия Алексеевна. - Когда вышли - увидели одни горящие развалины, трупы коней и людей, от нашего дома вообще не осталось и головешки. Поехали на лошадях на станцию Бреста, а там уже немцы. Мы - врассыпную. Рядом лес и речка. Понеслись к речке, спрятались в кустах, Колька залез по грудь в воду, и взял меня на плечи, но немцы с собаками нашли нас.
Кольку отправили в Германию в концлагерь. Он по дороге сбежал, партизанил и вернулся с фронта живой.
А маму с Лидкой погнали в сторону Минска. Мама зацепила Лидку булавкой к своей юбке, боялась потерять, так и шли, под бомбежками - и немецкими, и нашими. Где-то с год пробыли в гетто под Минском, взрослые работали - что-то копали, строили, дети мыли-драили казармы.
А потом их снова посадили в телятники. И повезли в сторону Германии в вагоне практически доверху наполненном людьми.
- Туалета не было, в полу просто выбили несколько досок, чтобы можно было справлять нужду. Чесотка, тиф, вши. Умывали лицо и тело собственной мочой. Мама говорила, что это снимет зуд. Ехали долго, многие умирали, трупы выкидывали тут же или на станциях. Нас постоянно бомбили. А мы даже ждали бомбежек. Так было невмоготу, что хотелось, чтобы или разбомбили, или освободили.
«Из детей выкачивали кровь»
Приехали в Польшу, в Кракове взрослых и детей разделили. - Ма-а-ама, мамочка, цеплялась я за подол мамы. Но меня - и других детей - отняли насильно. Маму, как я потом узнала, погнали в Германию. А нас - в Аушвиц, в Освенцим.
Девочку в концлагере разместили в секторе, где были дети - двойняшки и близняшки.
- Когда взрослые узнали, что в Освенциме есть детский сектор для близняшек и двойняшек, нас научили говорить всем, что мы со Степкой двойняшки, чтобы мы не расставались.
- Это мой брат Степка, - всем говорила девочка, как научила ее мама, показывая на худощавого мальчика.
Степке было примерно столько же, сколько Лидке, только он был послабее здоровьем. С ним и его мамой Симаковы сдружились в гетто и были неразлучны.
Перед размещением детей побрили налысо, раздели наголо, всю одежду сожгли, и повели мыться.
- Помню крутящийся пол в какой-то комнате. Мы стояли на этом полу голенькие, а два немца в противогазах поливали из шланга нас какой-то едкой жидкостью - она лезла в уши, нос, глаза, разъедала расчесанное тело. Нас было пятеро или шестеро на этом крутящемся полу, а выбрались из комнаты трое. Струя была сильная, слабенькие и изможденные упали и скатились куда-то в яму, когда пол слегка наклонился. А я крепенькая была, я удержалась.
- Вы не представляете, какое это счастье - оказаться в чистом белье, пусть даже в арестантской робе, в деревянных колодках-шугах, в чистеньком кирпичном бараке. Можно было спать на нарах, а не в трясущемся вагоне! Но радость была недолгая. Чуть что – плеть от надзирательницы. Кормили плохо - какими-то отходами. Нас использовали как сырье. Мне повезло, у меня была 4-ая группа крови. У тех, у кого первая, которая подходит всем, быстро выкачивали ее и изможденных обескровленных детей отправляли в газовую камеру.
А потом Степки не стало. - Он заболел, и его перевели в другой барак. До сих пор помню, как он кричал, вцепившись в мою робу, не хотел, чтобы его забрали. Мы иногда встречались с ним на плацу, когда стояли в очереди по забору крови. В последний раз, когда я видела его, подбежала к нему, а он меня даже не узнал, он стоял и молча плакал и, казалось, не понимал, что вокруг происходит. А потом я занервничала - его нет и нет. Набралась смелости и спросила у одной надзирательницы, где он? (Она была доброй, жалела нас и иногда подкармливала - то ведро брюквы принесет, то свеклы). Она мне ответила, что нет больше Степки. Как он умер, я не знаю. После расставания с матерью это была самая большая для меня потеря. У меня сердце после этого словно окаменело.
У девочки в концлагере больше не было друзей. Дети менялись каждый день - многие умирали. А Лидка оказалась живучей. В концлагере она провела около трех лет, пока ее не освободили красногвардейцы.
- Из стареньких, а я тоже была старенькая, когда нас освободили русские, в бараке осталось человек, может быть, 20. Молчать, молиться и терпеть, только это нам и оставалось, если хотели выжить. Не до стихов, но позже я написала строчки: «Горели фашистские печи, Хлестали фашистские плети. Кричали и плакали дети, Сквозь слезы зовя матерей. Собаки рычали и рвали, И снова нас плети хлестали. Мы падали и выживали, Навеки кляня палачей...»
С тех военных пор Лидия Алексеевна не переносит собак.
- Нас все время охраняли с собаками. Немцы их дрессировали, это были собаки-убийцы. У меня до сих пор в глазах картина: как овчарки яростно вырываются из рук немцев, брызжа, казалось, ядовитыми слюнями.
«Сделали пластическую операцию, чтобы убрать выжженный в концлагере номер»
Папа разыскал дочку в детдоме под Москвой почти сразу же после войны. Отец сразу наказал, чтобы девочка держала рот на замке и никому (не дай бог!) не проговорилась, что была в Освенциме.
Фото: Марина СИЗОВА
И девочка никому - ни слова, ни звука. Отца перевели на службу в Пермский край. В Чермозе девочке сделали пластическую операцию - убрали выжженный в Освенциме номер - 043885.
Следы мамы потерялись, и ее отчаялись ждать. Папа женился на другой.
С мамой встретились через полвека в Бельгии
А мама выжила, и сама нашла Лидку. Лиду Алексеевну. Они встретились через полвека, когда дочери было за 60, а маме за 80. Папа уже умер.
После освобождения союзниками из немецкого концлагеря мама жила в Бельгии. На родину возвращаться ей не было смысла, она боялась, что ее снова посадят, теперь уже в советский лагерь. Искать родных поначалу не стала - страшилась навредить им. Нашла дочку, когда уже можно было.
- Я не переставала все годы думать о ней, иду по улице и в каждой женщине ищу ее. Мне не хватало материнской любви, но к моменту встречи у меня все уже перегорело, хотя эмоции, конечно, были, - говорит Лидия Алексеевна. - Я к ней ездила каждый год около 10 лет подряд в Антверпен, пока она не умерла.
Лидия Алексеевна сейчас живет одна (всю жизнь она проработала в Перми - в разные годы конструктором на заводе имени Ленина, в промышленном отделе Ленинского райкома партии, начальником отдела УКСа облисполкома).
Два года назад у нее умер единственный сын, внучка-красавица живет в Казани, навещает бабушку. "Я узнала в девочке на пленке из концлагеря себя"
- А в Освенцим я вернулась. Через 35 лет, туристкой, - вспоминает она. - И в один из дней, я сама не ожидала, нас повезли в концлагерь - теперь уже в музей. Я, конечно, была в шоке. И ничего не видела-не слышала, у меня все плыло перед глазами. Во время экскурсии нам показали документальное кино - освобождение военнопленных русскими солдатами. И тут у меня вырвался крик-стон, ноги подкосились, стали ватными. В одной из девочек я узнала себя! Польский гид даже испугался, когда увидел мою реакцию. И начал совать успокоительные капли. Я ему потом на ушко шепнула, чтобы другие не слышали, что увидела среди освобожденных детей себя. Он изумился: сказал, что в первый раз видит человека, который еще раз приехал в Освенцим. А во время ужинаон подарил мне огромный букет алых роз. Как нам удалось выжить? Я не знаю. Может, потому что мы были детьми и не совсем понимали весь ужас происходящего?.. Знаю одно - не дай бог никогда этому повториться. И у меня есть заветное желание - чтобы мы были последним поколением, у которого война отняла детство и здоровье.